Неточные совпадения
Возвратившись
в затрапезке из
изгнания, она явилась к дедушке, упала ему
в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла
было и которая, она клялась, уже больше не возвратится.
Сношения эти
были замечены посторонними, девушка потеряла репутацию и должна
была идти
в монастырь, а молодой человек послан отцом
в изгнание, куда-то
в Америку.
Сравнительно недавно, уже
в изгнании, я написал вновь философию свободы под заглавием «Философия свободного духа» (по-французски заглавие
было лучше: Esprit et liberté [«Дух и свобода» (фр.).]).
Мне всегда неприятна
была литературщина, с которой,
в годы
изгнания, я встретился
в Париже уже во французской среде.
Для философа
было слишком много событий: я сидел четыре раза
в тюрьме, два раза
в старом режиме и два раза
в новом,
был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением
в Сибири,
был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь
в изгнании.
В изгнании я никогда не бедствовал, но часто нуждался и иногда не знал, чем
буду существовать через несколько месяцев.
Я пережил три войны, из которых две могут
быть названы мировыми, две революции
в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот
в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил
изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Второе твое письмо получил я у них, за два дня до кончины незабвенной подруги нашего
изгнания. Извини, что тотчас тебе не отвечал — право, не соберу мыслей, и теперь еще
в разброде, как ты можешь заметить. Одно время должно все излечивать —
будем когда-нибудь и здоровы и спокойны.
С подругами
изгнания с первой встречи стала на самую короткую ногу и тотчас разменялись прозвищами. Нарышкину назвали Lischen, Трубецкую — Каташей, Фонвизину — Визинькой, а ее звали Мурашкою. Эти мелочи
в сущности ничего не значат, но определяют близость и некоторым образом обрисовывают взаимные непринужденные сношения между ними, где
была полная доверенность друг к другу.
— Потому что еще покойная Сталь [Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время
в России, о которой пишет
в книге «Десять лет
изгнания».] говаривала, что она много знала женщин, у которых не
было ни одного любовника, но не знала ни одной, у которой
был бы всего один любовник.
Четвертое же и самое веское из характерных определений дьякону Ахилле
было сделано самим архиереем, и притом
в весьма памятный для Ахиллы день, именно
в день
изгнания его, Ахиллы, из архиерейского хора и посылки на дьяконство
в Старый Город. По этому определению дьякон Ахилла назывался «уязвленным». Здесь
будет уместно рассказать, по какому случаю стало ему приличествовать сие последнее название «уязвленного».
Живет спокойно такой человек: вдруг к нему приходят люди и говорят ему: во-1-х, обещайся и поклянись нам, что ты
будешь рабски повиноваться нам во всем том, что мы предпишем тебе, и
будешь считать несомненной истиной и подчиняться всему тому, что мы придумаем, решим и назовем законом; во-вторых, отдай часть твоих трудов
в наше распоряжение; мы
будем употреблять эти деньги на то, чтобы держать тебя
в рабстве и помешать тебе противиться насилием нашим распоряжениям; в-3-х, избирай и сам избирайся
в мнимые участники правительства, зная при этом, что управление
будет происходить совершенно независимо от тех глупых речей, которые ты
будешь произносить с подобными тебе, и
будет происходить по нашей воле, по воле тех,
в руках кого войско; в-четвертых,
в известное время являйся
в суд и участвуй во всех тех бессмысленных жестокостях, которые мы совершаем над заблудшими и развращенными нами же людьми, под видом тюремных заключений,
изгнаний, одиночных заключений и казней.
— Дети мои, дети моего сердца! — сказал он. — Живите, цветите и
в минуты счастья вспоминайте когда-нибудь про бедного изгнанника! Про себя же скажу, что несчастье
есть, может
быть, мать добродетели. Это сказал, кажется, Гоголь, писатель легкомысленный, но у которого бывают иногда зернистые мысли.
Изгнание есть несчастье! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом, и кто знает? может
быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее! Эта мысль — единственное оставшееся мне утешение!
— Ты погоди! Ты еще послушай дальше-то — хуже
будет! Придумали мы запирать их
в дома разные и, чтоб не дорого
было содержать их там, работать заставили их, стареньких да увечных… И милостыню подавать не нужно теперь, и, убравши с улиц отрепышей разных, не видим мы лютой их скорби и бедности, а потому можем думать, что все люди на земле сыты, обуты, одеты… Вот они к чему, дома эти разные, для скрытия правды они… для
изгнания Христа из жизни нашей! Ясно ли?
Но и после того как этот бедный юноша, бесплодно потратив здесь лучшие годы своей жизни,
был осужден на вечное отсюда
изгнание и ни у народной, ни у государственной России не осталось ничего,
в чем бы она хотела считаться с отвергнутым ею искреннейшим социалистом и демократом, известная петербургская литературная партия еще не хотела покончить с ним своих счетов. Самый арест его считали или по крайней мере выдавали за подвох и после высылки его предсказывали «второе его пришествие во славе его»…
— Много раз натыкался я на эту боязнь праведника, на
изгнание из жизни хорошего человека. Два отношения к таким людям: либо их всячески уничтожают, сначала затравив хорошенько, или — как собаки — смотрят им
в глаза, ползают пред ними на брюхе. Это — реже. А учиться жить у них, подражать им — не могут, не умеют. Может
быть — не хотят?
В княжении Ярослава упоминается о судебных грамотах, которые дал он новгородцам; но какйе льготы и вольности заключали они
в себе, об этом нет ни малейшего намека.
Изгнание новгородцами Брячислава объясняется здесь тем, что они «хотели
быть верными Ярославу».
Я еду, Оленька, прощай!
Будь счастлива, прекрасное созданье,
Душе твоей удел — небесный рай,
Душ благородных воздаянье;
Как утешенье образ твой
Я унесу
в изгнание с собой.
Пускай прошедшее тебя не возмущает.
Я будущность твою устрою: ни нужда,
Ни бедность вновь тебе не угрожает…
В ком честь
была, тому скрываться
в страхе,
Иль дни влачить
в изгнании, как я,
Иль погибать, как многие, на плахе.
«Я очень сожалею о том, что должен предписывать отобрание произведений труда, заключение
в тюрьму,
изгнание, каторгу, казнь, войну, то
есть массовое убийство, но я обязан поступить так, потому что этого самого требуют от меня люди, давшие мне власть», — говорят правители.
То, что имело совершаться
в раю, при райских условиях жизни, — ибо благословение Божие: «шюдитеся и множитеся» дано
было уже
в раю, — теперь должно
было осуществляться
в земле
изгнания.
Язычество
в глубочайшем существе своем
есть прежде всего эта тоска
изгнания, вопль к небу: ей, гряди!
Она остается одной и той же
в основе и тогда, когда Адам «давал имена» животным, осуществляя тем самым свою софийную связь с миром, и тогда, когда падшее человечество, после
изгнания из рая, обречено
было в поте лица возделывать проклятую Богом землю.
Познание человека
в нашем мировом эоне
есть уже
изгнание из рая, утеря райской жизни.
Прошли года. К концу 1889 года, когда я стал проводить
в Ницце зимние сезоны, доктора Якоби там уже не
было. Он не выдержал своего
изгнания, хотя и жил всегда и там"на миру"; он стал хлопотать о своем возвращении
в Россию. Его допустили
в ее пределы, и он продолжал заниматься практикой, сделался земским врачом и кончил заведующим лечебницей для душевнобольных.
В этом он
был более"эмигрант", чем многие наши писатели, начиная с Тургенева; а ведь тот, хоть и не кончил дни свои
в политическом
изгнании, но умер также на чужбине и,
в общем, жил за границей еще дольше Герцена, да еще притом
в тесном общении с семьей, где не
было уже ничего русского.
Стоит только припомнить его знаменитую речь о веротерпимости. Это
было большой милостью для Испании,где еще царила государственная нетерпимость, не допускавшая ничего «иноверческого»; но
в этой красивой и одухотворенной речи Кастеляро все-таки романтик, спиритуалист, а не пионер строгой научно-философской мысли. Таким он
был и как профессор истории, и года
изгнания не сделали его более точным исследователем и мыслителем.
Можно сказать, что и
в среде наших самых выдающихся эмигрантов немного
было таких стойких защитников своего исповедания веры, как Толстой. Имена едва ли только не троих можно привести здесь, из которых один так и умер
в изгнании, а двое других вернулись на родину после падения царского режима: это — Герцен, Плеханов и Кропоткин.
Малиновский советовал давать волю всем крестьянским детям, родившимся после
изгнания Наполеона, Мордвинов предлагал план, чтобы каждый, кто внесет за себя
в казну известную сумму по таксе, от пятидесяти до двухсот рублей за душу, или сам пойдет охотой
в солдаты —
был свободен, и даже сам граф Аракчеев —
будем справедливы — предлагал особую комиссию и пять миллионов
в год дворянству на выкуп крепостных и двух десятин надела для всякой души…
— Они совсем не загадочные, мой друг, — ответил доктор, — когда я узнал из истории литературы, что гений Шекспира
был оценен его соотечественниками лишь два века спустя после его смерти, когда я читал о страданиях и лишениях великих людей: Гомера, Данте, Торквато-Тассо, Велисария, Овидия, умершего
в изгнании, Мильтиада, окончившего свои дни
в темнице, и всех других, которых я не перечисляю — я сам тоже подумал, что слава — это дым, и
был готов относиться к ней с таким же, как ты, презрением…
Обновленное, хотя и не новое, как
в остальной России, судопроизводство внесло некоторый свет
в мрак дореформенных порядков, царивших
в этой «стране золота» почти вплоть до последнего времени; осуществлявшийся уже проект сибирской железной дороги должен
был связать это классическое «золотое дно» с центральной Россией, и страна, при одном имени которой казначеи и кассиры последней формации ощущали трепет сердец, должна
была перестать
быть страной
изгнания, а, напротив, своими природными богатствами наводнить центральную Россию.
С веселой, почти торжествующей улыбкой вышел граф Алексей Андреевич из флигеля Минкиной. Забыты
были и долг, и клятва перед церковным алтарем.
Изгнание властной домоправительницы, так недавно бесповоротно решенное графом, отличавшимся во всем другом железною волею и непоколебимою решимостью, таким образом, не состоялось. Минкина снова царствовала
в его сердце. Такова
была власть страсти над этим замечательным человеком.
Ни единым словом князь не выражал свою последнюю волю, — воля эта, впрочем,
была им высказана
в составленном вскоре после
изгнания Виктора из родительского дома завещании, по которому князь оставлял после своей смерти все свое состояние своей жене, предоставляя обеспечение детей ее усмотрению, с тем, впрочем, чтобы выдача князю Виктору не превышала назначенных ему отцом двухсот рублей
в месяц.
— Ползай на коленях и проси прощенья не у меня, а у этого честного человека, которого ты безвинно заставил вынести позор ареста и содержания
в тюрьме… Которого ты лишил свободы и хотел лишить чести. Вымаливай прощенья у него… Если он простит тебя, то я ограничусь
изгнанием твоим из моего дома и не
буду возбуждать дела, если же нет, то и ты попробуешь тюрьмы,
в которую с таким легким сердцем бросил преданного мне и тебе человека…
Мы не
будем описывать перипетий той многолетней драмы, которую пережила Марья Валерьяновна, окончившейся полнейшим ее разорением, приездом
в отечество и
изгнанием из дома мужа, предававшегося безобразным оргиям
в кругу своих многочисленных крепостных любовниц.
Все
в комнате
было хотя небогато, но так чисто, так со вкусом прибрано, что вы с первого взгляда угадывали, что женская заботливая рука проходила по всем предметам,
в ней расположенным; все
в ней глядело приветливо, кроме портрета какого-то рыцаря с суровым лицом, висевшего, как бы
в изгнании, над шкафом
в тени.
Единственная и большая радость его жизни после его ссылки
была переписка с Альбиной, поэтическое, милое представление о которой со времени посещения его Рожанки осталось у него
в душе и становилось теперь
в изгнании все прекраснее и прекраснее.
Прощай, друг мой Нефора, — возвратись скорей
в город и обо мне не заботься: я делаю то, что я должен делать; я не боюсь каменоломен: я художник, и меня не заставят катать гранит, а я
буду выделывать гаторовы головы… и я
буду счастлив там, далеко
в изгнании, я
буду вспоминать о тебе и
буду радоваться, что ты стала не та, какою
была, что ты любишь людей и живешь для того, чтобы делать добро людям.
Наполеон, — это ничтожнейшее орудие истории, — никогда и нигде, даже
в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, — Наполеон
есть предмет восхищения и восторга; он grand.
А без этого ответа не
было жизни. И жизнь ее остановилась. Бедная жизнь
в изгнании, которую она прежде умела украшать своим женским вкусом и изяществом, стала теперь невыносима не только ей, но и Мигурскому, страдавшему за нее и не знавшему, чем помочь ей.
Ей
было тогда всего восемнадцать лет; но, несмотря на свое строгое, девичье затворничество, она знала, куда ей нужно идти
в эту суровую ночь своего
изгнания.
Но, если целью
было то, чтò действительно совершилось и то, чтò для всех русских людей тогда
было общим желанием (
изгнание французов из России и истребление их армии), то
будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей,
было то самое, чтò
было нужно
в тот период кампании.
— Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но
в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием,
изгнаниями, казнями, общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда
будет уничтожено, и тогда…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до
изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не
есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; — доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не
в завоевателях, даже не
в армиях и сражениях, а
в чем-то другом.